Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе

Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе

Лишь несколько счастливых мгновений выпало на долю писателя и дипломата Александра Сергеевича Грибоедова и юной грузинской княжны Нины Чавчавадзе. Их счастье было коротким, но любовь стала бессмертной. Александр Грибоедов никогда не был сентиментальным человеком и к «романтизму» относился с иронией. Но в истории его трагической судьбы и любви было столько «романтического»!

Сиятельный соперник, обожавший Нину, упавшее во время венчального обряда кольцо, опознание мертвого Грибоедова по раненной на дуэли руке, юная вдова в черном... И даже бриллиант — цена крови, огромный таинственный алмаз «Шах», камень Великих Моголов, который в качестве компенсации за убийство русского посланника отправил царю Николаю /персидский шах... Если бы вся эта история не происходила в действительности, наверное, ее следовало бы выдумать. В изложении талантливого беллетриста она бы послужила блестящим сюжетом для увлекательного романа. Увы, трагическая история любви Александра Грибоедова и Нины Чавчавадзе — не плод писательской фантазии, а реальность...

Свою будущую жену, Нину Чавчавадзе, Александр Грибоедов знал, когда та была еще ребенком. Отец Нины, князь Александр Герсеванович Чавчавадзе, генерал-майор русской армии, крупнейший грузинский поэт и литератор, губернатор-наместник Нахичеванской и Эриванской областей, был близким другом Грибоедова. Часто бывая в его доме, Александр (превосходно владеющий не одним музыкальным инструментом и сам сочинявший музыку) стал обучать девочку игре на фортепьяно. Своего учителя маленькая черноволосая шалунья-хохотушка Нино называла по-русски длинно и сложно — Александром Сергеевичем, даже в мыслях не позволяя обращаться к нему так, как называли его взрослые — господин Сандро. Разучивая сложные гаммы под внимательным взглядом учителя, она и представить себе не могла, что пройдет совсем немного лет и этот милый человек в пенсне станет ее мужем.

Их судьбоносная встреча произошла 16 июля 1828 года в Тифлисе, в доме Прасковьи Николаевны Ахвердовой, которая была большим другом семьи Чавчавадзе и старинной приятельницей Грибоедова. К своим старым друзьям Александр Грибоедов заехал по дороге в Персию, куда был назначен министром-резидентом. Сидя за обеденным столом, прямо перед собой он увидел прекрасную девушку — с бездонными глазами и нежным лицом. В этом юном прелестном создании трудно было узнать его бывшую ученицу — смешливую девчушку с растрепавшимися косичками. Александр Грибоедов не мог оторвать глаз от Нины, очаровавшей его прелестью распускающегося цветка. Под его взглядом девушка окончательно смутилась — да, они давно не виделись, и, возможно, она очень изменилась, но не пристало ему, человеку светскому, дипломату, русскому министру-посланнику в Иране, так смотреть на нее! Да и каким важным стал теперь ее бывший учитель! Статский советник, весь в орденах и лентах! Но казалось, что от «важности» Александра Грибоедова не осталось и следа! В одну минуту, как в сентиментальнейших любовных романах, он, опытный дипломат, известный писатель, вдруг влюбился, как мальчишка. Впервые испытал он во всей силе счастливую любовь, переживая, по его словам, такой роман, который оставляет далеко за собой «самые причудливые повести славящихся своей фантазией беллетристов». Взволнованный силой нахлынувших на него чувств, 33-летний Александр Грибоедов решил тут же объясниться с Ниной. Он признался девушке в любви, возможно, странной, внезапно вспыхнувшей, а возможно, и долго неосознаваемой им самим — «идущей с тех давних, музыкальных уроков». «В тот день, — писал позднее Грибоедов, — я обедал у старинной моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе... все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из-за стола, я взял ее за руку и сказал ей по-французски: "Пойдемте со мной, мне нужно что-то сказать вам". Она меня послушалась, как и всегда, верно, думала, что я усажу ее за фортепьяно... мы... взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыханье занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери, Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили...»

Крестная матушка Нины и хозяйка дома, в котором произошло объяснение, П. Н. Ахвердова благословила свою любимицу, но долго не могла успокоиться и, глядя на нареченных счастливым взглядом, приговаривала: «Затмение солнечное на вас обоих нашло, иначе — как объяснить?! С бухты-барахты, пошли было передохнуть перед болтовней кофейной, а тут тебе — нате, пожалуйста* бегут — летят: "Ниночка — невеста!"».

Нина Чавчавадзе — невеста! Это известие заставило страдать многих мужчин. Воспоминания современников свидетельствуют, что к 16 годам прелестная княжна Чавчавадзе пленила не одно сердце. Ее благосклонности добивалось множество завидных кавалеров. Один из них, пожалуй, самый настойчивый обожатель, почти жених — Сергей Ермолов, сын знаменитого грозного генерала А. С. Ермолова, наместника Кавказа. Он был глубоко увлечен Ниной, но она не отвечала ему взаимностью. Руки княжны Чавчавадзе просил и тогда уже немолодой генерал-лейтенант В. Д. Иловайский. В архивах до сих пор хранятся письма Николая Сенявина, находившегося в 1827—1829 годах на военной службе на Кавказе и пережившего там безответную любовь к Нине Чавчавадзе. Любовная драма Сенявина разыгралась в Тифлисе весной 1828 года, незадолго до сватовства Александра Грибоедова, который в то время выехал в Петербург с Туркманчайским трактатом. Любовная исповедь Сенявина позволяет почувствовать обаяние личности юной княжны Чавчавадзе. Своему другу Б. Г. Чиляеву влюбленный офицер писал: «Цветок целого мира пленил меня, и в уснувших чувствах моих пробудилась наконец страсть, дотоле мною не знаемая. Ты не знаешь, я так влюблен, что готов пренебречь целым светом, дабы обладать Ангелом! Все, что в мире есть священного, я не нахожу уже более ни в ком, как в ней одной. Ее одну я обожаю, ее одну только вижу, об ней одной только думаю. И признаюсь, что лишен всякого спокойствия: и днем, и ночью Ангельский образ ее рисуется в моем воображении. Для ее одной я готов лишить себя всего. Что же в жизни без счастья? Где найду я себе другую, хотя сколько-нибудь подобную ей? Нигде, ибо, доживши до 28 лет, видал ли что-нибудь похожее? Нет, в мире не может существовать такого совершенства! Красота, сердце, чувства, неизъяснимая доброта, как умна-то! Божусь, никто с ней не сравнится!»

Бесспорными достоинствами характера и внешней красотой Нины Чавчавадзе восхищались и другие ее современники. Н. Н. Муравьев (Карский) писал о юной грузинке: «Нина была отменно хороших правил, добра сердцем, прекрасна собой, веселого нрава, кроткая, послушная, но не имела того образования, которое могло бы занять Грибоедова, хотя и в обществе она умела себя вести». Сослуживец Грибоедова К. Ф. Аделунг, узнавший Нину Чавчавадзе перед ее свадьбой, писал тогда же отцу: «...она очень любезна, очень красива и прекрасно образована», «...она необычайно хороша, ее можно назвать красавицей, хотя красота ее грузинская. Она, как и мать ее, одета по-европейски; очень хорошо воспитана, говорит по-русски и по-французски и занимается музыкой». Несомненно, что не только внешность и воспитание восхищали в Нине Чав-чавадзе. Сама ее юность и непорочность усиливали впечатление, создавая по законам романтического восприятия вокруг нее некий ореол. Письма ее современников — выразительный пример того романтического поклонения, которым была окружена будущая жена Грибоедова.

Но всем своим многочисленным поклонникам Нина Чавчавадзе предпочла Александра Грибоедова, которого веек сердцем полюбила, искренне ответив на его чувства. 22 августа (3 сентября) 1828 года в Сионском кафедральном соборе в Тифлисе их обвенчали. Иерей записал в церковной книге: «Полномочный министр в Персии Его Императорского Величества статский советник и Кавалер Александр Сергеевич Грибоедов вступил в законный брак с девицею Ниною, дочерью генерал-майора, князя Александра Чавчавадзе и супруги его, княгини Саломеи». Накануне обряда у поэта были жестокие приступы малярии. Один из них случился во время самого венчания. Выпавшее из дрожавшей руки кольцо всех смутило — это показалось недобрым знаком...

Есть косвенные свидетельства, что сразу после свадьбы и нескольких дней торжеств молодые супруги уехали в Цинандали, имение Чавчавадзе в Кахетии. В сведениях об Александре Грибоедове, тщательно изучаемых биографами, есть десятидневный «пробел» — с 26 августа, когда состоялся бал у военного губернатора Тифлиса генерала Сипягина, и до 6 сентября, которым помечено письмо Александра к одному из друзей. Так что пребывание «там, где вьется Алазань», где воздух напоен ароматами трав и цветов, аллеи тенисты и над высоким обрывом стоит полуобрушившаяся церквушка (в ней, говорят, молодые отслужили благодарственный молебен), вполне возможно... Да и где, как не здесь — в доме, в котором комнаты наполнены прохладой, а с широкой веранды в ясный день видны лиловые горы и белые вершины Кавказа, — было еще пролететь «медовой неделе»... Ту короткую пору их «цинандального» счастья — всего несколько дней — Нина вспоминала потом всю жизнь — долгую жизнь без Александра... Уже потом, после трагической гибели мужа, в его неразобранном архиве, в спешке вывезенном из Персии,
она нашла неоконченное письмо давней его знакомой, которой Александр заочно «представлял» свою Нино, — Варваре Семеновне Миклашевич. Были в том письме такие строки: «Пишу Вам, а она заглядывает мне через плечо, смеется и вдруг говорит: "Как это все случилось? Где я и с кем? Будем век жить, не умрем никогда!" Она — само счастие». С горечью Нина думала о том, что все в судьбе ее любимого Сандро было слишком стремительным: блестящая карьера, слава дипломата и драматурга — тексты «Горя от ума», переписанные неведомой рукой, дошли и до Тифлиса! — и даже женитьба!

После недели безоблачного счастья Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе отправилась с большой свитой в Персию (в их караване было сто десять лошадей и мулов). В пути они ночевали в шатрах на вершинах гор, где дул сильный ветер и царил зимний холод. В дороге Александр Грибоедов рассказывал жене о своей семье (его матушка Анастасия Феодоровна уже очень давно была больна), о том, как он учился в университете, служил в Коллегии иностранных дел. О том, что привык жить в съемных квартирах, странствовать и скитаться по чужим краям — сначала Тегеран, Грозная (крепость на Кавказе, где Грибоедов служил недолгое время и был арестован по делу декабристов зимой 1826 г.), потом Петербург, Тифлис, снова Тегеран... Нина окружила мужа нежностью и заботой, наслаждаясь каждой минутой, проведенной рядом с ним. Грибоедов, часто засиживаясь у костра, записывал что-то то в путевом журнале, то просто на листках бумаги, и Нина никогда ему не мешала. Однажды Александр Сергеевич прочел жене наскоро записанный отрывок: «Кто никогда не любил и не подчинялся влиянию женщин, тот никогда не производил и не произведет ничего великого, потому что сам мал душою. У женщин есть особое чувство, которое французы называют tact, этого слова нельзя перевести даже перифразой ни на один язык. Немцы перевели его как "разум чувствований", это мне кажется довольно близко к подлиннику. Такт есть то же, что гений или дух Сократа: внутренний оракул. Следуя внушению этого оракула, женщина редко ошибается. Но оракул этот действует только в сердце, которое любит...»

В Эчмиадзине молодых супругов ожидал пышный прием: армянские монахи вышли им навстречу с крестами, иконами и хоругвями. Потом чету Грибоедовых ждала освобожденная русскими Эривань. Министра-посланника и его юную жену встречали пятьсот всадников, ханы, армянское и православное духовенство. Восемь дней пролетели как один. К молодоженам приехали родители Нины, проводившие их в дорогу и неподалеку от города простившиеся с любимым зятем — как оказалось, навсегда...

Не желая подвергать Нину опасности в Тегеране, Александр Грибоедов на время оставил ее в Тавризе — своей резиденции полномочного представителя Российской империи в Персии, и один поехал в столицу на представление шаху.

Его въезд в Тегеран пришелся на воскресенье 5-го дня месяца реджеб, когда солнце стоит в созвездии Скорпиона. В глазах персов это было недобрым знамением и сразу вызвало неприязнь населения. Обстановка в городе и без того была угрожающей. Оберегая интересы России, министр-посланник, однако, настаивал, чтобы на Персию не слишком давили с уплатой контрибуций. Но в Петербурге придерживались иного мнения и требовали, чтобы Грибоедов держался как можно тверже. Он так и поступал, при этом не угождал, не льстил и, что для персов было особенно обидно, не давал и не брал взяток. За это его прозвали «сахтир» — «жестокое сердце». Тоскуя по молодой жене, Александр Грибоедов купил красивую чернильницу, отделанную фарфором, и отдал граверу с текстом на французском: «Пиши мне чаще, мой ангел Ниноби. Весь твой, А. Г. 15 января 1829 года. Тегеран». В единственном сохранившемся до наших дней письме он писал Нине за две недели до гибели: «Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит — любить! Прежде расставался со многими, к которым тоже крепко был привязан, но день, два, неделя — и тоска исчезала, теперь чем далее от тебя, тем — хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться!». Александр Грибоедов очень беспокоился о жене и, терзался тем, что вынужден оставлять ее одну в нездоровье — Нина очень тяжело переносила беременность. В письме к своему коллеге Макдональду, представителю Англии в Иране, и его супруге, с которыми в Тавризе общалась Нина, он пишет: «Через восемь дней я рассчитываю покинуть столицу», имея в виду свой отъезд из Тегерана в Тавриз. Увы, этому не суждено было случиться... 30 января 1829 года Александра Грибоедова, а с ним еще более пятидесяти человек растерзала толпа религиозных фанатиков, подстрекаемая теми, кого бесила настойчивость русского посла в вопросе возвращения пленных, подданных России, на родину. Попытка иранских друзей вывести российского посланника и тех, кто был с ним, через подземный ход не удалась. Александр Сергеевич Грибоедов был зверски убит. Разъяренная толпа таскала его изуродованный труп по улицам несколько дней, а потом бросила в общую яму, где уже лежала груда тел. Позже, когда русское правительство потребовало вернуть тело Грибоедова в Россию, его опознали лишь по руке, простреленной на дуэли (на той самой знаменитой «двойной» дуэли Грибоедова с Якубовичем и Шаховским, в результате которой у него была прострелена и серьезно повреждена кисть левой руки).

Нина, остававшаяся в Тавризе, не знала о случившейся трагедии. Окружающие, боясь за ее здоровье, скрывали страшную весть. Нину уговаривали ехать в Тифлис, дескать, Александр Сергеевич заболел и уехал туда, велев следом отправляться и ей. Она отвечала отказом: «Вот получу письмо от мужа, тогда и поеду». И лишь 13 февраля по настоятельной просьбе матери Нина покинула Тавриз. В Тифлисе она узнала, что ее любимого Сандро больше нет, и у нее случились преждевременные роды. Об этом в марте 1829 года она писала Макдональдам в Тавриз: «...Спустя несколько дней после моего приезда, когда я едва отдохнула от перенесенной усталости, но все более и более тревожилась в невыразимом, мучительном беспокойстве зловещими предчувствиями, сочли нужным сорвать завесу, скрывающую от меня ужасную правду. Свыше моих сил выразить вам, что я тогда испытала... Переворот, происшедший в моем существе, был причиной преждевременного разрешения от бремени... Мое бедное дитя прожило только час и уже соединилось со своим несчастным отцом в том мире, где, я надеюсь, найдут место и его добродетели, и все его жестокие страдания. Все же успели окрестить ребенка и дали ему имя Александр, имя его бедного отца...»

Нина не хотела, да и не могла думать о том ужасном времени! Но воспоминания приходили к ней помимо ее воли... Законопаченный гроб с останками того, кто когда-то был ее обожаемым Александром... Увидев его, она без чувств упала на руки матери и подбежавшего врача. Когда, несколько часов спустя, Нина в сопровождении родных шла по городу за медленно ехавшей траурной процессией, толпы людей, собравшихся на улице, молча расступались перед ней. С этих мгновений мир для Нины Грибоедовой-Чавчавадзе навсегда стал другим — этот мир не изменился внешне, но в нем не было теперь ее бесценного Сандро. И все же Нина постаралась вычеркнуть из памяти те минуты невыносимой боли, когда она провожала в последний путь своего любимого. Всю жизнь она вспоминала мужа живым. Вот он весело и заразительно смеется — так громко, что дребезжат оконные стекла; вот стремительно выводит пером на бумаге какие-то строчки; вот о чем-то увлеченно и с интересом рассказывает... И эти воспоминания о мгновениях, проведенных рядом с Ним, стали для Нины самыми сладостными, самыми дорогими, хотя причиняли ей немало страданий. Каждый день она пешком ходила на могилу мужа. И так на протяжении долгих лет. Удивительная и восхитительная преданность и верность, продиктованные велением сердца и души...

Ее сердце всегда откликалось на чужие беды, огромные суммы из своего личного состояния Нина тратила на благотворительность. Со временем она перестала отказываться от развлечений и балов, с удовольствием посещала музыкальные вечера, часто сопровождала отца и сестру на приемах.

Гостеприимный дом Грибоедовой-Чавчавадзе в Тифлисе и Цинандали всегда был широко открыт для друзей и знакомых, но только улыбающаяся, блистающая все больше расцветающей настоящей южной красотой Нина Александровна никогда не снимала на этих вечерах черного платья вдовы. Надев его на семнадцатом году жизни, Нина Грибоедова оставалась в нем все дальнейшие 28 лет, до самой могилы. Платье ее могло быть роскошным, выписанным из столицы моды Парижа, бархатным, кружевным или шелковым, но все равно оно было вдовьим и печальным. В скорбном трауре она появлялась всюду. Грузинские женщины часто ходят в черном, так-что ее вдовий наряд вызывал недоумение лишь в первые годы. Потом окружающие привыкли, находя в этом даже особый шарм. Неутомимые, не потерявшие надежд поклонники дружно называли Нину Александровну «черной розой Тифлиса», седовласые кавалеры постарше при встрече почтительно склоняли головы и почитали за особую честь поцеловать ее руку. Их душевные порывы часто не были для Нины тайными, но она относилась ко всем с равным уважением, и сердце ее молчало. Каждого заинтересовавшего ее мужчину она невольно начинала сравнивать с Александром: искать хотя бы подобие его манеры легко и непринужденно говорить, заразительно и звонко смеяться, запросто наигрывать что-то чарующее и мелодичное на фортепьяно, смешно поправлять пенсне на переносице... Она сознавала, что это все — невозвратимо и не может ни в ком и никогда повториться. Знала, что нельзя целиком отдаваться во власть того, что навсегда осталось в прошлом, но ничего не могла с собой поделать. Нина Чавчавадзе понимала молчание своего сердца и хранила его, как редкую драгоценность. Она не боялась повторения ужасной боли смертельной разлуки с близкими, как говорили некоторые, объясняя для себя ее упорный отказ от вторичного замужества. Нина знала, что сильнее той невыносимой боли, которую она перенесла тогда, зимой 1829 года, быть не может. Она знала, что просто не сможет испытать более ни к одному человеку на свете того всепоглощающего чувства безмерной нежности, радостного удивления и мгновенного принятия в сердце, как это было с ее драгоценным Сандро! Через всю жизнь пронесла Нина Чавчавадзе свою первую и единственную любовь. «Больше всего на свете, — писал один из ее современников, — дорожила она именем Грибоедова, и своею прекрасною, святою личностью еще ярче осветила это славное русское имя».

Нина Александровна Грибоедова-Чавчавадзе скончалась в июне 1857 года, в возрасте неполных сорока пяти лет, от холеры, бущующей в Тифлисе, где она в то время жила с сестрой. Ухаживая за больным родственником, Нина Александровна отказалась покинуть город, выходила больного, но безнадежно заболела сама. Уже чувствуя приближение ухода из жизни, она сказала: «Похороните меня рядом с ним».

Высоко над Тбилиси, в монастыре Святого Давида, что на горе Мтацминда, покоится их прах. Сюда, к увитой плющом нише с двумя могилами, приходит много людей. На одном из надгробий, обхватив распятие, рыдает коленопреклоненная женщина, отлитая из бронзы. Все свое великое и трепетное чувство вложила Нина в слова, выбитые на холодном и тяжелом черном камне могильной плиты: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!»

XIX век
Читайте в рубрике «XIX век»:
/ Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе
Рубрики раздела
Лучшие по просмотрам